Максим Лаврентьев. Поэзия и смерть.
– М.: ИД «КАЗАРОВ», 2012. – 168 с.

Поэтам часто приписываются ясновидческие способности. А как обстоит дело с эмпирической проверкой этой гипотезы? Возможен, ли какой-нибудь эксперимент в этой области?

Своеобразный подход предложил поэт и исследователь танатогенеза Максим Лаврентьев [1]. Идея проста. Тираны древности, как известно, чтобы отличить настоящего астролога от шарлатана, просили его предсказать обстоятельства и сроки собственной смерти. А потом горе-предсказателя отправляли к палачу – для верификации. Или фальсификации. Античность кишела последователями Карла Поппера…

Что-то подобное можно проделать с поэтами. Проверить, способны ли они предсказать обстоятельства собственной смерти и свою посмертную судьбу. К счастью, оказывается, что выдающиеся поэты уделяют этим двум темам самое пристальное внимание в своем творчестве. Особенно в своих последних стихах [2] и в своеобразных эсхатологических «памятниках», написанных в разное время. Нередко это подражания тридцатой оде Горация «К Мельпомене» (Державин, Пушкин, Батюшков, Брюсов и др.) – но не обязательно. Это может быть любое стихотворение, выполняющее аналогичную роль, то есть развивающее «малую эсхатологию» – представления поэта о собственной посмертной судьбе.

Так вот, обнаруживается, что в своих предсмертных стихах и своих нерукотворных «памятниках» поэты указывают такие обстоятельства собственной смерти и посмертной славы, о которых заведомо не могли знать. Особенно завораживают три случая, с которых началось увлечение Максима Лаврентьева (пишущего, кстати, очень мелодичные и жизнеутверждающие стихи) такой странной темой: Дмитрий Веневитинов (1805–1827, 21 год), Александр Введенский (1904–1941, 37 лет) и Константин Вагинов (1899–1934, 34 года). Эти поэты ясновидчески предсказали обстоятельства собственной гибели, фактически разгадали «формулу смерти». Именно такой концепт вводит исследователь, хотя и придает ему несколько иной смысл.

Формула смерти по Лавреньеву – это некоторая устойчивая схема, к которой прибегают поэты незадолго до смерти для фиксации своих ясновидческих прозрений. Здесь не обойтись без цитаты: «Предпринятый краткий обзор предсмертных произведений трех русских поэтов показал в них наличие объединяющих свойств. Во-первых, в каждом итоговом тексте возникает четкая финальная символика. Во-вторых, автор пророчествует о своей близкой гибели, причем даже тогда, когда, казалось бы, к тому нет никаких разумных оснований (Веневитинов, Введенский). В-третьих, предсмертное творчество, выявляющее финальные изменения в человеческой составляющей личности поэта, находит воплощение в формах нетипичных для самовыражения конкретного автора на протяжении всей его предшествующей творческой жизни и, напротив, свойственных текстам других авторов в идентичной ситуации («формула смерти»)» [1, с. 34].

Затем автор расширяет выборку поэтов и вполне убедительно показывает, что гипотеза подтверждается творчеством и биографиями Александра Пушкина, Велимира Хлебникова, Александра Блока, Владислава Ходасевича и, с некоторыми оговорками, Владимира Маяковского. А вот в случае Валерия Брюсова происходит сбой – но это, по мнению Лаврентьева, лжепоэт и трикстер.

Многие люди наделены ясновидческими способностями... Фото Михаила Бойко

Далее увеличивать подборку не имеет особого смысла, поскольку поэзия – это именно та область, где имеют значение вершинные достижения, а не статистика.

Как объяснить полученный результат? Послушаем исследователя: «Считаю уместным высказать здесь одно свое глубокое убеждение. Смерть не есть разрушение или полное уничтожение Я, а только его слияние с абсолютом. Последнее особенно заметно в финальном художественном произведении, ибо всякий подлинный поэт умирает в своем тексте еще до момента констатации физической смерти человека, носителя поэтической личности. Острое переживание на пороге смерти дает поэту возможность настолько приблизиться к Абсолюту, что взгляд на себя перестает быть. как прежде, эгоцентричным, благодаря чему и достигается высшая, надличностная объективность» [1, с. 27].

Что ж, это типичная романтическая трактовка гениальности. Но суть не в этом. Допустим, что факты, указанные Лаврентьевым, неоспоримо свидетельствуют: выдающиеся поэты перед смертью обретают ясновидческие способности. Тогда в проверке нуждается другая гипотеза: только ли поэты? Не обретают ли ясновидческие способности незадолго до собственной смерти и другие люди, конечно, даже не догадываясь об этом?

И вот здесь возникает проблема «скрытых свидетельств», имеющая весьма почтенный возраст, однако лишь недавно получившая название с легкой руки Нассима Николаса Талеба:

«Греческому философу Диагору, прозванному Безбожником, показали изображения людей, которые молились богам и спаслись при кораблекрушении. Подразумевалось, что молитва спасает от гибели. Диагор спросил: «А где же изображения тех, кто молился, но все-таки утонул?»

Набожным утопленникам не так-то просто высказать свое мнение со дна морского по той причине, что они мертвы» [3, с. 174–175].

Вполне возможно, что очень многие люди, а не только поэты, незадолго до смерти обретают ясновидческие способности. Но большинство этих людей – в отличие от поэтов – не оставляет письменных свидетельств и нерукотворных «памятников», которые бы мы могли проанализировать. А значит, не исключено, что Лаврентьев увидел лишь надводную часть айсберга.

Но так ли это или не так, нам никогда не установить. Проблема «скрытых свидетельств», по-видимому, неразрешима.

[1]. Максим Лаврентьев. Поэзия и смерть. М., 2012.

[2]. Юрий Казарин. Антология «Последнее стихотворение» (XVII – XX вв. русской поэзии) // «Уральская новь», № 15, 2003.

[3]. Нассим Николас Талеб. Черный лебедь: Под знаком непредсказуемости. М., 2012.

http://www.ng.ru/columnist/2012-07-05/100_poet.html