Мартынов В. И. Книга Перемен.
– М.: Классика-XXI, 2016. – 1536 с.

Отдельные части «Книги перемен» композитора и философа Владимира Мартынова выходили в виде брошюр на протяжении последнего десятилетия, и вот перед нами завершённый итоговый текст этого грандиозного произведения. Это, пожалуй, самый радикальный и объёмный словесно-визуальный эксперимент в русской литературе (полторы тысячи страниц убористого шрифта в двух толстых картонках). Титаническое свершение, одновременно подводящее жирную черту под предшествующей литературой и  открывающее для неё новые просторы.

Правда, структурный изоморфизм новой «Книги перемен» с китайской «И-дзин» нам показался немного искусственным, даже натянутым, но общий идейно-художественный замысел такого сопоставление прозрачен. Дело в том, что «И-дзин», по мнению Мартынова, – это «книга книг», поскольку «если в основе всех прочих книг, и даже самых древних книг мира, лежит слово, то в основе «Книги перемен» лежит не слово, но то, что было до слова, а именно: в её основе лежит некий архаический орнамент» (с. 473). Более того, «И-дзин» «не повествует ни о богах, ни о героях, но рассматривает динамическую природу ситуации как таковой в её связи с динамической природой других ситуаций через графические символы» (с. 474).

Очень интересен рассказ о побудительных причинах создания новой «Книги перемен». Мартынов пишет: «Долгое время я грешил на композиторов и на музыкальное сообщество вообще, считая его самым косным и «непродвинутым» из всех других арт-сообществ, но со временем я начал понимать, что заблуждался, ибо существует ещё более косное и более непродвинутое сообщество – это сообщество поэтов и литераторов» (с. 479). Заметим, что это очень точная характеристика текущего положения дел.

Но ещё в 1960-е годы Мартынов почувствовал, что эпоха литературоцентризма закончилась и роль локомотива культуры стала переходить к визуальным искусствам. Вот это признание: «Я почувствовал, что необходимо написать некое молчащее произведение, некий бессловесный литературный текст, иначе литература опоздает. Ведь если цивилизационная задача действительно заключается в том, чтобы разучиться говорить и научиться молчать, то прежде всего это должна была бы осуществить литература. Однако поскольку никто из профессиональных литераторов не собирался заниматься этим, то я понял, что это придётся сделать мне – дилетанту от литературы. А ещё я понял, что никто из настоящих литераторов и не сможет сделать этого, ибо они самозабвенно любят свою вербальную креативность и никогда не смогут от неё отказаться» (с. 479–480).

Если бы Мартынов действительно создал произведение, учащее молчать, после которого дальнейшее развитие литературы стало бы невозможным, – первоначальный замысел был бы осуществлен в полной мере. Но Мартынов сам уклонился в сторону и примешал побочную задачу. Параллельно он стал искать какие-то новые пути для развития литературы, разрабатывать проект выхода литературы в какое-то новое измерение, в новое творческое пространство, в некое «Зазеркалье», предложил для литературы какой-то «путь девочки», «путь Алисы», вместо «пути мальчика», которым она доселе шла. Мы считаем это напрасным.

Надо признать, что есть два Мартынова. Мартынов Первый – это могильщик культуры, в особенности музыки и литературы, доказывающий, что они завершили свой цикл развития, исчерпали свои возможности. Мартынов Второй неуёмно ищет какие-то новые пути и иные измерения, чтобы продлить агонию этих искусств, заново запустить циклические процессы, творческую эволюцию.

Первый Мартынов интересен, остроумен, оригинален, феноменально эрудирован, неотразимо привлекателен в своем эсхатологическом пафосе. Второй Мартынов вторичен, порождает чувство «дежа вю», какую-то тоску. Все эти «новые» пути уже тысячу раз предлагались – Германом Гессе в «Игре в бисер», Стефаном Малларме в его проекте Абсолютной книги и сотнями других.

Зачем открывать новые пути, если миссия литературы исчерпана? Ну, хорошо, будут открыты новые пути, будет созданы еще биллионы новых литературных произведений на этих новых путях. Но когда-нибудь и это смертельно надоест, когда-нибудь и эти новые возможности будут исчерпаны. И что тогда? Снова искать каких-то новых путей, новых творческих просторов? Зачем эта поистине «дурная бесконечность»?

Бердяев говорил: «История должна иметь конец, чтобы иметь смысл». Почему же мы так боимся признать, что и литература должна иметь конец, чтобы иметь смысл? Что и музыка должна иметь конец, чтобы иметь смысл?

Поэтому не нужно нам этих «путей девочек», этих зазеркальных Алис, этих прорывов к дословесному, бессловесному, визуальному. Дайте нам осмысленный конец, вдохновляющий финал вместо бесконечного гниения. Пусть литература, музыка и другие искусства, завершившие свой цикл развития, предстанут как законченные целостности, как ограненные алмазы в своей неподвижной, застывшей красоте. Ибо только в подлинном конце обретается полноценный Смысл.

Мартынов оправдывает свою амбивалентную позицию ссылкой на гексаграммы «И-дзин», в которой предпоследняя 63-я гексаграмма имеет смысл «Уже конец», а последняя  64-я гексаграмма – «Ещё не конец». И творческий путь Мартынова – это мерцанием между этими «уже» и «ещё». Нам кажется, что божественный император Фу-си что-то напутал и пора, наконец, переставить эти герсаграммы местами, а не гальванизировать то, что должно умереть.

Возможно даже, что новой «Книге перемен» следовало бы  отличаться от «И-дзин» только порядком предпоследней и последней гексаграмм, а 1500 страниц словесно-визуальных изысков совершенно излишни.

http://litrossia.ru/item/10025-ultra-i-infra-izumlyaemsya-vmeste-s-mikhailom-bojko