Фото Ирины Ларионовой

Дмитрий Геннадьевич Новиков (р. 1966) – прозаик. Учился на медицинском факультете Петрозаводского университета, служил на Северном флоте, занимался бизнесом. Автор книг «Танго Карельского перешейка» (2001), «Муха в янтаре» (2003), «Вожделение» (2005). Лауреат премий «Вдохнуть Париж» (2004), «Соколофф-приз» (2004), Новой Пушкинской премии (2007), премии «Баренцфорфлаг» (Норвегия, 2008). Произведения переведены на финский, норвежский, английский, армянский языки. Живет в Петрозаводске.

Петрозаводск – одно из самых ярких мест на литературной карте России. Даже если забыть про уроженцев Петрозаводска, живущих в других местах, и про уроженцев других мест, влюбленных в Карелию. Даже если ограничиться всего тремя именами – Вадим Штепа, Ирина Мамаева и Дмитрий Новиков.

– Дмитрий, вы воспеваете поморов, Русский и карельский Север. Надо понимать, это обычная привязанность к родному краю? Родись вы и проживи значительную часть жизни в другом месте, точно так же воспевали бы мещерские болота, дальневосточные сопки или казахские степи?

– Нет, Михаил, не надо так понимать. Конечно, я очень люблю Русский Север, родился и вырос здесь. Немало полазал по лесам, болотам и тундрам, походил по морям, озерам и рекам. Люблю со всей его щемящей красотой, недосказанностью, мошкарой и комарами, пугающей колоннадой сосновых лесов и бродящими в них медведями. Но больше этого мне нравятся северные русские люди. Это ведь та смесь народов – русских, карелов, москвичей, новгородцев, – из которой Север выковал идеальный русский характер. Они гостеприимны, предприимчивы, малозавистливы, упрямы, свободолюбивы. Остатки этого характера сохранились до сих пор, особенно в северных деревнях. Мне нравится общаться с этими людьми, душа отдыхает. На Севере люди живут под постоянным давлением природы, они привыкли к тяжелой жизни и не сетуют зря на судьбу. Но зато насквозь видят любую ложь. А это редкое качество в современном мире пиар-технологий и прочей лабуды.

– Правда ли, что жизнь на Севере склоняет к мистицизму и выбивает из головы материалистический вздор?

– Не люблю той дешевой мистики, которую усиленно внедряют через телевизор: битвы экстрасенсов, таинственная Россия, огненный змей и заколдованный подземный ход. И знаю, живя на земле, что есть очень много действительно сильного и порой непостижимого. Хорошо в этом разбираются карельские бабушки, которых даже цыганки боятся. Идет такая бабушка по лесу за ягодами, увидит упавшую березу, положит на нее накрест прутик, пошепчет – и никому другому хода на ее место нет. Ну и Биармия с Гипербореей – тоже здешние места. Опять же сейды, петроглифы, протосаамы и пляшущий шаман Куйва.

Если же рассуждать здраво, то северная земля наполнена кровью, страданиями, мыслями, а значит, душой многочисленных поколений, которые на себе вынесли всю двойственность русской истории. Взятие Москвой Новгорода, раскол, реформы Петра, революция и Гражданская война, 20–30-е, Великая Отечественная война, укрупнение деревень, 90-е, наше время – все это очень остро, ярко и больно происходило здесь. И мне кажется – бесследно не пропало, застыло в озерах, затаилось в воздухе. Как пел Высоцкий: «Наши мертвые нас не оставят в беде. Наши павшие как часовые…» Отсюда и та сладкая боль, которую ощущаешь, глядя на деревянные церкви и часовни, на старые дома, на поморские кресты и перевернутые карбасы. Боюсь показаться излишне пафосным, но история раскола русской души омыта и выбелена Севером. Отсюда и та мистика природы, непростая, потаенная красота волшебных мест – земля помнит все.

– Вы так тщательно выписываете бытовые детали, как будто кто-то может вас поймать на неточности. Но кто? Если вы в присущей вам манере опишете охоту на карельских крокодилов, литературные критики, мне кажется, ничего не заподозрят…

– Критики – чудесные люди, и я отношусь к ним с большой нежностью. Но пишу все же для обычных читателей. И мне будет неудобно, даже можно сказать – стыдно, если кто-нибудь из них поймает меня на неточности или лжи. Это знание никак не противоречит художественному вымыслу, наоборот, вместе они дают то, что раньше называлось художественной правдой. Не знаю, есть ли современный термин для этого.

Помню, читал как-то рассказ ныне известного писателя, тогда еще начинающего. Автор описывал, как он вместе с героем в одном лице спасал на улице бомжа с эпилептическим припадком. Так вот они засунули свои пальцы в чужой рот и вытащили язык эпилептику. Я не поверил ни автору, ни герою: во-первых, язык весь скользкий и в пене, пальцами его не ухватить. Во-вторых, судорожное сжатие жевательных мышц бомжа лишило бы пальцев обоих, и мы никогда бы не смогли прочитать этот рассказ, разве что услышать в устном звучании. Вот на таких деталях я сам боюсь проколоться.

Ложь в деталях влечет за собою ложь в смыслах. Мне не дадут проходу, засмеют даже суровые карельские рыбаки, которые тоже активно читают мои рассказы. Заведомо же обманывать школьников и студентов, надувать щеки – мол, я писатель, потому верьте мне заранее, вообще преступление. Касаемо крокодилов – есть у нас. В позапрошлом году вытащил одного, пришлось руку в ледяную лунку совать. Щукой зовут. Большая оказалась…

– Не ваш ли земляк Александр Бушковский показал на примере одного раскрученного нижегородца («Изучая патологии», см. «Вопросы литературы», № 2, 2011), что можно стяжать лавры за роман о чеченской войне, десяток лет водить литературное сообщество за нос и даже не знать, как называется автомат и его части?

– Сашу Бушковского хорошо знаю, замечательный человек и талантливый писатель. Майор спецназа в отставке, сейчас он работает печником и пишет пронзительные тексты. Его книга «Страшные русские» – лучшее из современной военной прозы, что я прочитал.

О ситуации же, которую вы упомянули, говорить печально и несколько брезгливо. Зная многие подноготные, поневоле вспоминаешь стихи Александра Башлачева: «Я знаю, что я никогда не смогу найти все то, что, наверное, можно легко украсть».

В свое время я сам привел за руку (сейчас, говорят, их у него нет, слышал – пишет левой ногой) на Форум молодых писателей талантливого парня из Нижнего Новгорода.

Во что это в итоге превратилось – в жеманные кривлянья. Жалко и обидно. Но такова русская проза, первый и последний бастион перед хаосом. Ценность ее измеряется далеко не деньгами.

Звонил как-то раз моему бывшему другу. Поздравить с очередной премией или просто так. Сказал: «Представляешь, мы могли бы попробовать, несмотря на разницу во взглядах, что-то чудесное сделать для страны, какой-то общий знаменатель попытаться найти!»

Тот в ответ хихикнул: «Мне это уже не нужно».

Вот иногда купишь в магазине апельсин в бравурной обертке. Дома развернешь – а он гниловатый. Этакий апельсец…

– В последнее время у вас стали преобладать короткие, точные, емкие предложения. Замечаете ли вы, что стали писать иначе?

– Мне говорили об этом друзья. Сам я стараюсь не думать – бессмысленно, пусть идет как идет. Единственно спросил как-то у Андрея Битова – мол, как вы перешли от рассказов к роману? «Никак не перешел, – ответил Битов, – просто стал писать длиннее. Вот и мои тексты становятся все больше». А стиль что? Непознаваемое. Чем больше боли, тем лучше стиль.

Чем ближе к Карелии, тем больше валунов... Фото Михаила Бойко

– Я слышал, что у вас есть оригинальный взгляд на русскую идею. Дескать, она в буквальном смысле у нас под ногами, распылена повсюду: в воздухе, воде, в ландшафте. Будто это какая-то форма диалога с родными полями, лесами, озерами… Так ли это?

– Давайте расскажу две истории, которые очень сильно взбудоражили меня в последний год. Одна – про Ивана Матвеевича Дурова, уроженца древней деревни Сумской Посад на Белом море. Выходцами этой поморской деревни были капитаны Воронины, кто знает историю «Челюскина», меня поймет. Кстати, недавно узнал интересный факт – когда «Челюскин» окончательно застрял во льдах, обломав винты, капитан Воронин пытался, и некоторое время успешно, выводить его по полыньям под парусом. Он поднял кран-балки и с помощью корабельного брезента создал паруса, то есть действовал методом своих поморских дедов.

Иван Матвеевич Дуров с детства увлекся изучением родной северной земли, стал собирать слова и выражения поморской говОри – древнего, но живого, действующего русского языка. Его и сейчас можно услышать на Севере. В итоге создал рукописный «Словарь живого поморского языка». За этот труд он был арестован по «делу краеведов» в 1932 году и расстрелян в карельском местечке Сандормох. Формулировка приговора была «за то, что увлекался стариной и не интересовался достижениями советской власти». Остались жена и маленькая дочь.

Так вот спустя почти 80 лет в архивах нашей Академии наук был обнаружен этот рукописный словарь. И в этом году удалось его издать. Сейчас он называется «Словарь живого поморского языка в его этнографическом и бытовом применении». Я с очень сильным чувством беру в руки эту современную книгу, подаренную мне ее редакторами. Она просто дышит энергией и силой наших дедов. Рукописи все-таки не горят, невзирая ни на что…

Другая история про моего родного деда. Он умер рано, в 1976 году, в карельской деревне практически в нищете. Происхождения был неизвестного, призвался в армию в начале войны из Вологодской области. Но рыбные снасти, которыми ловил уже со мной, были почему-то очень похожи на те, которые много позже я видел на Белом море. Я знал, что он воевал, был ранен, есть два ордена. И все. И только в этом году на сайте Министерства обороны нашлись его наградные листы. Через 67 лет после окончания Великой Отечественной войны узнал, что дед от рядового дослужился до капитана, что командовал штрафной ротой, что сам лично водил штрафников в разведки боем на Ленинградском фронте. За весну и лето 1943 года провел пять разведок боем. В последней был тяжело ранен.

Понимаете, то, что мы многого не знаем о наших предках, создает, с одной стороны, усеченное, неполноценное сознание. Но с другой – даже не зная деталей, ты чувствуешь те страдания и подвиги, которые терпели и совершали прадеды ради своей земли. И она несет в себе память – нужно только прислушаться. Это действительно так, просто в городах слой асфальта заглушает это чувство. А на природе можно реально услышать многое: тихие шаги северных святых, идущих в тундру, чтобы крестить лопарей, протяжную, с придыханием, поморскую «утошную», поступь «злой корелы», примкнувшей к новгородцам, чтобы мстить за обиды каянским немцам. Скрип зубов, когда матросы Северного флота просто сжали покрепче ртом ленточки бескозырок и взяли штурмом неприступные скалы хребта Муста-Тунтури. И очень много чего еще…

Касаемо русской идеи – не возьмусь, конечно, ее формулировать прямо. Но мы слишком долго, веками уже, тратим огромные силы на борьбу друг с другом, на черно-белое деление. А в слове «русский» не зря в середине стоят рядом, слитно две буквы «с». Мне кажется, это говорит о чем-то важном.

Самому же хочется навестить деда. Давно у него не был. Поздороваться с ним по-карельски, тремя крестами, меня недавно научили. Попросить прощения. И посоветоваться. Книгу Дурова я возьму с собой…

Беседовал Михаил Бойко

http://exlibris.ng.ru/2011-12-15/2_novikov.html