Андрей Александрович Азсакра (р. 1960) – поэт-мистик, писатель-эзотерик, философ, кинорежиссёр, перформансист, более известный под псевдонимом Азсакра Заратустра. Автор более десятка философских трактатов и поэтических сборников, а также «Библии Ничто/Библии Пустоты» (2008) – эпатажного сочинения из тысячи пустых страниц. Критик Данила Давыдов писал в «Книжном обозрении», что вначале принял русского Заратустру за чей-то фейк – такого человека просто не может быть. Но Андрей Азсакра – вполне реальная личность, и мы решили развеять (или наоборот сгустить, как получиться) окружающий его мистический туман.

– Андрей-Заратустра, многие меня спрашивают, куда вы подевались. То ли исчезли, то ли просто сбавили обороты. Что с вами происходит?

– С определённого «пограничного момента» я научился усиливаться, ускользать и превращаться. Я стал издавать свои книги только за Рубежом. На разных языках. В основном – это философия и нечто более мыслительное, чем сама «мысль». Сегодня подобные запредельные «тексты-разрывы» не имеют наименований; и я уверен – они никогда не будут приспособлены к нуждам современной культуры и/или брошены на растерзание «метакатегориям» усмиряющего будущего. Скорее это некие грубые «черновики» мысли, но они действуют сильнее изящных философских «шедевров» прошлого. Все мои пустотные анти-структурные тексты обучены жестоко сопротивляться как гениям, так и посредственностям с их так горячо любимым, благостным «аппаратом» запретов и репрессий. На данный момент эти книги «пробуют» осторожно читать по всему миру, но сие достижение меня скорее огорчает, чем радует. Хотелось бы общаться только через внезапные броски света и мгновенные вспышки молний. (Смеётся). Мои книги (мои ли?) – это очень странные, сбивающие с ума «шифры», «мыслительные ловушки»,«тревожные сигналы» и ещё более опасные (иногда смертельные) загадки. (Снова смеётся). Плюс я очень много работаю в экспериментальном кино. Более сотни документальных фильмов на разных языках и для различных стран (Индия, Япония, Тибет…). Мои фильмы показывают в Нью-Йорке, Париже, Амстердаме и других городах.

– Вы много пишете о власти и воле к господству. Вспоминается Алина Витухновская, утверждающая, что движима только волей к власти. Я бы, например, не хотел иметь власть над другими людьми: по-моему, это очень обременительно. А что для вас власть и в чем её ценность?

– Да, когда-то на русском языке, в России, были изданы несколько томов из моего, так и неоконченного, философского корпуса «Сверх без человека». Был «Сверхноумен», «Сверх против Супер» и другое. Но это не о «воле к власти», а о «ничто к власти» и «пустоте к господству», то есть о рассеивании власти посредством пустоты, ничто и тому подобного. Я всегда говорил о «смерти сверхчеловека» и последующем преодолении «воли к власти» через «сверх без человека», но уже с суммой всех (иных!) жизней сразу. Повторюсь; в этих книгах я использовал новый чрезвычайно сложный «философский язык»; он был сконструирован более изощрённо, чем у Хайдеггера и/или Деррида. Огорчу вас, Михаил, но мне всегда были ближе хаос, анархия и пустота, чем власть, порядок и господство. Вообще, я много (слишком много) пишу о разном, например, о «великой охоте на смерть» и об окончательном «разрушении разрушителей». Что же касается Алины Витухновской – она вправе выбирать для себя и «волю к власти», и «власть к ещё большему господству». Только здесь Алине нужно правильно закончить ей же самой обозначенную мысль, а именно: если мир до сих пор есть то же самое «людское дерьмо», значит и «воля к власти» – человеческая дрянь. Всё есть иллюзия, всё есть копия копии («без оригинала»), включая сюда даже метафизическую железную волю авторитарной самки «диктатуры ничто» и её революционные экспроприации «трансцендентального единства апперцепции». То есть: сделать «мат матрице маткой» в этом, насквозь лживом мире, ещё не удавалось никакому женскому/мужскому сверхуму. Так говорил Заратустра. Итак обозначено это в самых древних «негациях» и новых «отрицаниях». Я тоже отрицатель, но при этом я остаюсь верен самому мудрому экзерсису Алины Витухновской: «Мы расставаться вспышками должны…» (это о смерти).

– Вас часто упрекают в излишне агрессивной эстетике. Какой смысл сегодня в агрессии? А она, судя по всему, у вас действительно присутствует…

– Агрессия, в её истом жизненном порыве, всегда будет актуальна для самых «ужасающих тружеников» мысли. Свободный мятежный эрос – это вам не семейная «принудительная эякуляция» обыденной любви. Жизнь, роды, смерть – это насилие над организмом. Я всегда применяю, одновременно, наиболее сложное и самое простое. Агрессия, насилие, твёрдость – это простота. Нежность, трепет, хрупкость – это сложность. Антонен Арто учил «отклонять форму и подстрекать хаос». Я выделяю при этом «хаос к свободе» и обращаю его против всех видов «управляемого хаоса», против всех «низших анархий» системы. Мне нужна чистая энергия бунта для высоты мысли, а не для приземлённости распрей и обыденности погромов. Меня интересует не «агрессия» как таковая, а то, что исходно превосходит её в «тайной деконструкции» из самого мягкого. Допустим: порхание бабочки как залог падения крепостей, дрожание капли как энергия для удара цунами, извив хвоста ящерицы как смерть/жизнь всех сразу. Я всегда готов говорить со свиньями, главное – не метать бисер перед человеком.

– В ваших книгах очень много отсылок к Ницше. Я в юности им чрезвычайно увлекался, но сейчас он мне кажется слишком напыщенным, претенциозным, сумбурным и не столь оригинальным, чем раньше. Вы по-прежнему находитесь под обаянием ницшевских идей? Менялось ли у вас отношение к этому немецкому мыслителю?

– Я бы мог стать Буддой Европы, но я стал Шивой Америки. (Смеётся). Вы говорите только о своих усталых, пресыщенныхвосприятиях, а не о Ницше. Да, «Ницше к власти» умер. Это, как и «смерть бога», теперь уже закрытые «схемы» деконструкции. Но как писал Делёз: «Нет смысла бояться или надеяться, нужно лишь всегда искать новое оружие». К сожалению, а может быть и к радости, никто ничего не ищет на самом деле. Все (исключая «безумные единицы») хотят быть только новыми «модными философами». Успешным продуктом продажи. Поэтому некогда (в Индии, где издаюсь) я разработал новый боевой концепт «Ничтоницше» (и другое) и достаточно успешно использовал всё это как против Западной мысли, так и против Восточной философии. Перефразируя грустного весельчака-самоубийцу Ги Дебора: «любая философия, также, должна быть уничтожена». Для чего? Для торжества самого Невозможного и Невероятного. Не «мы ещё не мыслим» (Хайдеггер), а мы всё ещё не так рискуем для мысли в скорости и безумии. Молния в отличие от атомного взрыва никогда не может быть старомодной. Ницше без Ницше – вот эта молния! Заратустра против Заратустры – вот это безумие!

– Кроме Ницше, вы иногда ссылаетесь на Будду и кое-каких других восточных мыслителей. Но я не нашел ни одного упоминания о гностицизме. Как вы относитесь к трагическому мирочувствованию древних гностиков?

– Трагедия – это не античный «театр мысли». Это всегда ещё более древняя неизъяснимая жажда – настигнуть смерть сразу! Если угодно – постоянная интуитивная охота на смерть. Вызов! Если ты ещё жив – значит ты уже что-то предал. Только самый крайний риск мысли (без «общественных философов») и максимальная храбрость действий (вне «системных героев») способны если не изменить мир, то хотя бы дерзко, вольно и бесшабашно нарушить его унылый «привычный ритм» скрытого/открытого принуждения. Система как «скуконасилие» войны и есть суть проклятого «духа тяжести»! Как там говорили в 1968-ом: «Скука всегда контрреволюционна. Всегда». Ницше любил трагедию, Будда же считал её иллюзией, впрочем как и, безусловно, драматические «симулякры» Бодрийяра. (Смеётся). Нет никакой «трагедии», просто вас хватают за волосы и бьют лицом об стенку. При любом сопротивлении мышления «системе» непрерывность ударов будет только возрастать. Поэтому в райней, мятежной философии вы обречены сразу на аннигиляцию. У максимального «бунтомыслия» вообще никогда нет никаких шансов выжить! По сути: подлинная философия, в данном пространстве и времени – это бескрайние «мыслительные поля», заполненные одними оруэлловскими «топчущими сапогами».

– Почему в качестве места издания многих ваших книг вы указываете Аркаим?

– Нельзя сломать клетку внутри летящего ястреба. Нас всегда цепляет какое-то место в мифическом пространстве, которого в «реальности» нет. Аркаим – это дурной «мираж», древний «город-пустышка» рядом с тем местом, где живёт моё тело. Жалко, что там уже не скачут мумии задумчивых фараонов в одеяниях свирепых самураев на бешеных троянских конях. Аркаим – это, увы, другое название металлургического пост-сталинского Магнитогорска – города рабов, где узаконенный «режим чёрного неба» убивает всё свободное и вольное не только из злобно-дымящих труб. Например, я почти тридцать лет возглавлял магнитогорский Центр Помощи Птицам. Мы лечили раненых птиц и затем выпускали их на волю. Так вот: после долгого сопротивления этот центр взяли штурмом с помощью коммерческой охраны и полиции, а затем живодёры народного образования, ночью, выбросили раненых птиц на помойку. Часть пернатых погибла. Остальных нам удалось спасти. После этого я объявил собственную «войну» этому паршивому городу.

– До сих пор меня интересует вопрос (вот уж восемь лет), почему в «Библии Ничто/Библии Пустоты» отсутствует нумерация страниц. Это упущение или имеет какой-то скрытый смысл?

– К сожалению, любая «вещь-в-себе» есть всего лишь то же самое «подчинение-в-себе». Слушать – значит: уже «слушаться». Смотреть – значит: уже «рассматриваться» для подчинения. Читать – значит: уже (тут же!) считаться и засчитываться «рабом» для Тотального Учёта всех означиваемых идиотических «масс». Поэтому «принудительной нумерации» чистых листов и/или свободных сущностей никогда не должно быть. Пусть мы будем всегда свободно-пустыми и абсолютно непредсказуемыми существами Сердца, а не стандартным набором «параметров». Пусть мы всегда будем по ту сторону всех указов, приказов и подчинений. Для истинной (истой!) Свободы любая «система подчинений» – это не триумф «воли к власти», а туполобый опарыш «управляемого хаоса». Вопрос тут только один: если данный «управляемый хаос» без системы – тогда кем/чем он управляется? А х.. его знает.

– Как вы относитесь к моей идее заменить философию на алгософию («алгос» по-гречески – «боль»), то есть «любовь к мудрости» на «болемудрие»?

– Это, безусловно, сильная и глубинная идея. Она в корне меняет отношение человека ко всем формам жизни. Сразу вспоминается главный философский запрос Эрнста Юнгера: «Скажите мне, какие у вас отношения с болью, и я скажу вам – кто вы есть». Но ваша алгософия («болемудрие»), по-моему, гораздо ближе к размышлениям Андрея Тарковского, а именно: «Мы живём в ошибочном мире. Человек рождён свободным и бесстрашным. Но история наша заключается в желании спрятаться и защититься от природы. Мы общаемся не потому, что нам нравится общаться, не для того, чтобы получать наслаждение от общения, а чтобы не было так страшно. Эта цивилизация ошибочная». Боль делает даже «сверхчеловека» ошибкой, потому что тот не справляется с постоянно повышающимися уровнями боли. Но это не дефект его человеческого, всё ещё человеческого «проклятого остатка». Нет. В отличие от Ницше Тарковский рассматривает боль как основную возможность постижения мира до высоты сострадания и сочувствия другим(всем свободным существам), несмотря на ещё большую собственную боль. Мы всегда видим лишь примитивно-обыденный «обод» (круг, кольцо) свободы, но не сам её Абсолютный Разрыв – её нескончаемую боль. Следовательно (без следствия и следователей): самым скрытым центром реальной Свободы исходно является не «воля к освобождению», а Хаос к Свободе; и, соответственно, боль – его лучший друг.

Беседу вёл Михаил Бойко

https://litrossia.ru/item/andrej-azsakra-mumii-na-beshenyh-trojanskih-konjah-intervju/