Хотя нет. Лучше не рискуйте. Я вам не какой-нибудь Джордж Буш, я уворачиваться не стану, а поймаю ваш ботинок и запущу вам в голову, и следом пару своих отправлю.

А как с вами еще? С вами по-другому никак.

Так вот, значит, критика.

Для чего существует литературная критика?

Для того чтобы продвигать литературу.

Критик – это промоутер литературы. Знаете, кто такие промоутеры? Видели, в магазинах, стоят за специальным столиком и зазывают: купите, купите наш йогурт, новый вкус, очень хороший, вам понравится!

Конечно, не все йогурты одинаково полезны. Есть похуже и получше, есть очень хорошие и такие, что совсем никуда. Опять же палитра вкусов, кому что больше нравится. Персик там или маракуйя.

Но в принципе йогурты – это же очень хорошо!

Как вы себе представляете промоутера йогуртовой промышленности, который стоит за своим столиком с кислой миной: да не… как-то все не то… не советую… этот? Слишком сладкий. Тот? Жидковат.

А где хорошие?.. Да как вам сказать… Вот в Бенгалии в осьмнадцатом веке готовили йогурт… это да…

Ну так он уже давно того, истек срок годности...

Уволить такого промоутера к чертовой бабушке! Пусть идет в музей работать, пусть там рассказывает про старину! Зачем такой промоутер нужен? Один вред от него.

Вот то же и наши критики.

Почитать их обзоры – так покажется, что вовсе в России не осталось хорошей литературы. Нечего читать, абсолютно нечего! Лучше смотреть футбол и дом «два» по телевизору.

Да нет же, я понимаю, что критик тоже человек, и ему может что-то не нравиться в современной русской литературе. Но если ему не нравится сама современная русская литература, вся, то не стоит ли ему сменить работу? Если ему нравится исключительно французская средневековая поэзия менестрелей, так пусть и пишет о ней! Зачем себя насиловать? И людям мозги засорять.

Или еще бывает вариант, когда критик ругает все, но как фигу в кармане держит: есть, мол, знаю! Есть один недосягаемый эталон! Есть то, что мне нравится! Сколупнешь покров тайны и окажется, что недосягаемым эталоном критик сей считает какой-нибудь роман «Шишкин волос». И тут, конечно, уже почешешь задумчиво репу. Что так-то оно так, но… елы-палы… бывает, конечно, у человека специфический вкус, но зачем же делать из него догму? Эдак всякими шишкиными волосами можно последних российских читателей распугать так, что они вовсе читать перестанут.

А критик должен делать так, чтобы люди читали. Ибо критик – это промоутер литературы.

То есть честный критик – промоутер не какого-то автора, или бренда, или издательства, даже стиля и направления, а литературы как таковой вообще, в совокупности! В нашем конкретном случае – современной русской литературы.

А если нет, то и не надо.

Но наш критик на это не согласный. Наш критик не способен понять и принять, что его роль в литературе – служебная, второго плана роль. Он у нас мыслит себя демиургом. И даже не маркшейдером, нет, но архитектором и цензором в одном лице.

А что у самого за душой?

И теперь уже совсем скоро перейдем на личности.

Но сначала прибегнем к самой приблизительной классификации.

Как есть бумага глянцевая и матовая… Хм… Не, про мат не будем… зато есть печать офсетная… так и критиков мы условно поделили. Глянцевые (условно) пишут в нелитературные издания, которые с красивыми картинками и рекламой, и в другую прессу, которую читают люди. А офсетные (условно) пишут в специальные литературные издания, которые на плохой бумаге никто почти и не читает, зато простор для мыслей какой. Есть, конечно, и перебежчики, и многостаночники, ведь любое деление условно. Однако нам удобно сейчас поделить именно так.

И вот ведь что удивительно: казалось бы, уровень анализа и информативности должен быть у офсетных выше на порядок, чем у глянцевых, а на деле наоборот. Если глянцевый критик делает обзор книг, то вы узнаете из текста об этих книгах, авторах и вообще. Если офсетный критик делает обзор, то… тут вообще может быть что угодно, ни за что нельзя поручиться. Но, скорее всего, вы узнаете много о величии и значимости данного критика в его собственных глазах, а про книги так ничего и не поймете.

И я, кажется, понял почему. Глянцевым критикам за тексты относительно неплохо платят. Но и требуется от них, чтобы они сообщили читателю что-то полезное и интересное, причем именно относительно объекта своего писания – то есть о книгах. Если глянцевый критик принесет статью о том, насколько он сам велик в своем величии, то статью не возьмут, денег не заплатят и расскажут матом о том, где он может это все опубликовать. В ЖЖ пошлют.

А от офсетных критиков ничего такого не требуют. Денег им платят мало, но и не требуют. То есть требуют, но не такого, чтобы именно о книгах рассказывать. Там другие критерии. Чтобы никогда – на горло собственной песне!

А песня у нас какая?

Знамо дело, песня одна.

Поэтому мы имеем, с одной стороны, глянцевых критиков – Виктор Топоров, Лев Данилкин и некоторые другие. И они за базар отвечают. У них если даже кг/ам, то обоснованно. Почему кг, почему ам, все с цитатами и доводами. И главное – у них никогда не бывает так, что все везде плохо и не читайте больше ничего. Нет, они интерес к чтению не губят, но стараются пробудить и развить. За что им от современной русской литературы в моем лице гранд мерси.

А с другой стороны, имеем офсетных критиков, которые краев не видят и лепят предъявы по беспределу. Могут запросто вот так вот сказать: «всем известно, что Садулаев – не стилист». В том смысле, что со стилем речи у него беда. «Всем известно», «ученые доказали», ага. А цитатку в студию можно? Характерную? Не, всем же и так известно. Да только кто эти «все»? Садулаев, конечно, не стилист в том смысле, в котором Зверев. И не дай Бог! Но владеет искусством стилизации, если мы говорим о литературе. У Садулаева вышло уже пять книг, и каждая в другом стиле, но одновременно почерк автора узнаваем. И даже под обложкой одной книги применяются разные приемы письма. Порой от них у читателя рябит в глазах и текст кажется слепленным из разнородных кусочков. Так что, может, Садулаев и неудачно экспериментирует со стилями. Но это же совсем другое. А сказать, что он вообще к художественному слову не прикосновенен, а только рубит правду-матку простецкими оборотами, так ведь это неправда.

Или еще Захар Прилепин. Оказывается, в его книгах не хватает цветов, мир у него черно-белый. Это, простите, как? И вообще, откуда взялось? У героев Прилепина такая палитра чувств и ощущений, автор передает тонкие нюансы мировосприятия, язык богат и многослоен, какого ж рожна еще надо? Может, просто кое-кто страдает литературным дальтонизмом?

Такая творится беда у нас на литературном «раене».

Офсетные – они тоже не все одинаковые. Среди них выделяется старшее поколение. Это люди большей частью заслуженные и заслужившие, чтобы к ним прислушивались. Но они и не рубят с плеча почему-то.

А рубят у нас налево и направо «черпаки», едва второго года службы солдатики. Причем рубят сук, на котором сидят. И не понимают: не будет современной русской литературы, которую они так не любят, чем заниматься будут? Чтобы китайскую поэзию критиковать, нужно иероглифы учить.

И вот теперь уже переходим на личности.

Сергей Станиславович Беляков. Литературный критик и историк, заместитель главного редактора журнала «Урал». Между прочим, кандидат исторических наук, в 2006 году защитил диссертацию на тему «Идеология Усташского движения как историческая форма хорватского этнического национализма (1929–1945 гг.)». Возраста сей ученый муж (относительно меня) молодого, тридцати трех лет от роду.

Но это если знаешь. Если не знаешь, а просто читаешь его статьи, то видишь перед собой образ старца, убеленного сединами и все уже в этой жизни познавшего. Характерной чертой литературной критики, выходящей из-под его пера, является безапелляционность суждений, никак не обоснованных ничем, кроме безупречного вкуса самого Белякова. Его диссертации про Усташское движение я не читал. Допускаю, даже предполагаю, что во всем, что касается усташей, – Беляков непререкаемый авторитет. Но ознакомившись со множеством иных его работ, как исторических, так и литературно-критических, я не нашел в них никакой фундаментальности, глубины мысли, ярких прозрений, которые давали бы ему право судить и рядить так, как он это делает.

На мой взгляд, это талантливый молодой человек, но с узким и шаблонным восприятием культуры, воспринимающий реальность через призму, а скорее даже через шоры пары-тройки националистических идей с весьма специфическими литературными пристрастиями и небесспорными приоритетами.

И все бы ничего, каждый имеет право, но его провинциальный догматизм делает тексты данного критика странными и нелепыми. Это как раз тот случай, когда критик современной русской литературы современную русскую литературу не любит, применяет к ней устаревшие лекала, судит с позиций замшелого и нефилософского консерватизма. При этом выделяет и любит тексты, которые являются маргинальными явлениями в плохом смысле этого слова, бесплодными языковыми экспериментами. Видимо, только так, как узорчатые изыски, он видит новое и современное. К сожалению, чаще всего Сергей Беляков не способен понять настоящую основу творчества современных писателей. Лучше всего ему удаются статьи про русскую литературу 20-х годов прошлого столетия. Посему мы можем дружески порекомендовать ему сосредоточиться на этом предмете.

Но чего у Белякова не отнять, так это хорошего письма. Все у него изложено как-то по-человечески. Видимо, возраст. Успел научиться излагать свои мысли до того, как русский язык был взорван лингвистическими террористами. Юными особами, о которых речь пойдет ниже.

Валерия Ефимовна Пустовая. Молодая критикесса двадцати шести лет. Работает в журнале «Октябрь», но на щит поднята другим журналом – «Новый мир». Поднята на щит и вообще как знамя. Как образ и символ молодой литературной критики.

С «Новым миром» отдельная история. Да что там история – песня! Уровень амбиций и самомнения уважаемой редакции этого журнала обратно пропорционален той реальной роли, которую он играет в современном литературном процессе. Читая подборки текстов из «Нового мира», невольно восклицаешь: Але, гараж! Вы вообще где? Вы когда? Посмотрите на календарь и на мир вокруг себя, вы явно выпали из реальности. Из самых лучших побуждений предлагаю журналу произвести ребрендинг себя. Переименоваться. «Ветхий Завет» – как вам такое название?

Так вот, Пустовая. Как человек Валерия очень обидчива и злопамятна. И опять же, какое наше собачье дело, но слишком уж эти особенности ее натуры влияют на ее же литературно-критические взгляды и предпочтения. Пустовая пишет обзоры чрезвычайно скучные и мутные. Ее язык ухитряется сочетать бедность и невыразительность со злоупотреблением ненормативной лексикой. Ненормативной, конечно, в смысле ненормальной для простого российского читателя. Вот наугад: «Заметим лишь, как незаметно в ее антимифологический манифест вкралась эта мифообразующая антитеза» .

Черт-те что! И как она способна такое замечать? И ведь – незаметно ! А она – говорит – заметим ! Как же мы заметим, если оно незаметно? Мы не сможем. Но не она. Мимо Пустовой никакая змея-антитеза не проползет незамеченной! Я как простой российский читатель никогда бы не смог заметить, если бы в какой-нибудь наивный антимифологический манифест вкралась коварная мифообразующая антитеза. Но на то я и простой читатель, а не знамя, не образ и не символ.

Хотя как непростой российский читатель, а ненормальный фанатик, много лет изучавший именно мифы, их историю, законы и структуру, я испытываю некоторое сомнение относительно того, что антитеза вообще может быть мифообразующей. Антитеза, согласно словарю, есть риторическое противопоставление, стилистическая фигура контраста в художественной речи. Антитеза, как прием, часто используется в мифологической литературе. Но едва ли может служить самостоятельной основой именно мифа как такового.

Возьмем, к примеру, классический миф о смене дня и ночи. Антитезой дня является ночь, антитезой света – тьма. Каким образом понятие тьмы может стать мифообразующим само по себе? Хорошо, рассмотрим их в паре. День и ночь – контрастные явления, которые могут быть использованы для конструирования метафор в мифе, а так же как природная данность, послужить материалом для создания мифа. Например, мифа о том, что ночь наступает, когда Великий Крокодил проглатывает Кокос Солнца. Но собственно мифообразующим элементом контраст дня и ночи не является, ведь смену времен суток можно объяснить и с научной точки зрения. Мифообразующим элементом нашей истории в когнитивном плане будет иррациональное и образно-символическое восприятие окружающего мира, а в инструментальном плане – культ Великого Крокодила.

В контексте же статьи следует говорить скорее не о мифообразующей антитезе, а об апологетике мифа в литературном произведении, сиречь, мифотворчества как художественного стиля и метода.

Блин, пацаны, простите. Апологетика – это оправдание, если по-нормальному. Я больше не буду так ругаться.

А это все к чему? А к тому, что специальная научная лексика подобна мату. Придется все-таки и про мат. В определенных обстоятельствах ими можно и нужно пользоваться, но с полным пониманием значения каждого слова в текущем контексте и с ответственностью за последствия. Каждый правильный пацан у нас на «раене» знает, что он может употребить просто так, для связки слов в предложении и эмоционального усиления русское литературное слово, указывающее на женщину непристойного поведения. Но не может без особой причины произносить другое слово, обозначающее мужчину нетрадиционной половой ориентации, так как оно должно быть обязательно адресным и предполагается, что произносящий сможет обосновать справедливость такой характеристики адресата, в противном случае ему придется доказывать неприменимость той же самой дефиниции к нему самому.

Ну вот, а обещал не ругаться…

В общем, если не владеешь в достаточной степени жаргоном, лучше говори простым человеческим языком, чтобы не выглядеть смешным и не попасть в неприятную ситуацию.

И еще одно. Я выше говорил о том, что положение критики по отношению к литературе служебное и второстепенное. Но это не отменяет того факта, что сама по себе критика есть один из жанров литературы. И хороший критик должен быть хорошим писателем, в своем жанре. То есть все эти требования к языку, стилю, композиции текста, которые служат основой для разбора литературного произведения, ровно так же актуальны и в отношении самого критического текста, получающегося у нас на выходе.

Потому критик, как и прозаик, должен писать прозрачно, образно, интересно.

И кто у нас помнит об этом?

Только не журнал «Новый мир» и не Валерия Пустовая.

Особенно прискорбно то, что, провозглашенная образцом для подражания, Пустовая оказывает пагубное воздействие на еще более молодую поросль литературных критиков. О чем ниже.

Алиса Аркадьевна Ганиева. Совсем еще юная девушка двадцати трех лет. Окончила Литературный институт имени Горького. Член редколлегии журнала «Литературная учеба». Обладает прекрасным характером: незлопамятна, чуткий товарищ, абсолютно вежлива и корректна, хорошо воспитанна, уравновешенна, нравственно безупречна. Не девушка – мечта.

Но нас, конечно, Ганиева интересует прежде всего как критик. И тут у нее тоже куча плюсов: умна, начитанна, прилежна. Алиса Ганиева, что меня всегда восхищало, одна из немногих, кто может создать стройную систему суждений, охватить большой объем материала и выявить не лежащие на поверхности, но важные и существенные закономерности. Человек с истинно научным складом мышления.

И тем досаднее, что она остается в плену литинститутовских кунштюков, а еще попала под вредное влияние наставницы и водительницы прочих критикесс – Валерии Пустовой. Вот, снова наугад. Начало самой свежей статьи Ганиевой: «Искусство не просто создает настроение, как говаривал Уайльд, а вступает в кровнородственную связь с жизнью, постулируя и детерминируя порождающую себя реальность, упорядочивая то, что существует в немонтажированном хаосе. Художник, который, по сути, занимается приращением бытия, несмотря на всю иррациональность своих внутренних эмоциональных процессов, всегда опосредован первым планом реальности: биографией, характером, досугом, чуть ли не сословием...».

Эмм… даже не знаю, кого упомянуть всуе – Господа или черта. Нет, не буду ни Того ни другого. А лучше Оскара Уайльда, который говаривал и так: жизнь подражает искусству. Наверное, это про то же самое, что у Алисы. Ну, там, где у нее кровнородственная (ох, хорошо еще не кровосмесительная!) связь в немонтажированном хаосе.

Кстати, кровнородственная связь тем и отличается от кровосмесительной, что в нее невозможно вступить . Она либо есть, либо нет ее. Например, если есть у меня двоюродная сестра, то она у меня есть, а я у нее есть как двоюродный брат, такая у нас кровнородственная связь. А вступить мы можем только в кровосмесительную. Говорят, что дворяне в России часто баловались такими вот романчиками с кузинами. Но по нашим с Алисой кавказским обычаям это строго-настрого запрещено. Тут мы с ней опосредованы на полную катушку. Потому для меня удивительно читать, что искусство у Алисы все же как-то умудрилось вступить с жизнью в кровнородственную связь. Надо будет спросить у Ганиевой, как это так получилось? Или у Пустовой. Не иначе Пустовая знает секрет, мифообразующий.

А еще другой писатель об этом постулировал: «Предназначение человека в том, чтобы упорядочивать хаос». Фамилия писателя – Садулаев, как раз недавно критик Алиса Ганиева делала о нем большой обзорный материал, в котором, с одной стороны, оправдала то, что иные критики сочли стилистическим хаосом (теперь мы знаем, что это не хаос вовсе, а необарокко ), а с другой – сделала вывод, что Садулаев продался дьяволу коммерческого успеха.

Про дьявола что-то стали слишком часто упоминать. Вот и критик Троицкий на вручении «Нацбеста-2009» заявил, что тот, кто проголосует за книгу Садулаева или просто купит ее в магазине, играет на руку дьяволу, которому продался Садулаев. Жюри за Садулаева не проголосовало, и дьявол был посрамлен.

Ну, ладно, мы то про Алису Ганиеву. Так вот, хаос у нее тоже упорядочивается, но делает это не человек вообще, а художник. И хаос при этом не простой, а немонтажированный. Наверное, где-то во вселенной есть еще и другой хаос, монтажированный. А если и нет, то будет. Потому как художник приращает бытие. А Алиса – тоже художник. Если ей чего в бытии не хватает, так она прирастит.

Про Алису много еще можно сказать, но имея в виду полную иррациональность своих внутренних эмоциональных процессов, я лучше прервусь.

Постараюсь отвлечься, хоть это и трудно сделать. Переключить внимание на следующего литературного критика.

Михаил Евгеньевич Бойко. Он взрослый, ему тридцать уже. По образованию не лирик, но физик. Служил комвзвода. Это хорошо. Работал пиарщиком союза молодежи «За Родину!». Это… эмм… тоже хорошо.

Своим амплуа считает не просто критику, а метакритику. Вот как у Аристотеля была физика, а все, что после – метафизика. То есть когда физик Бойко пришел в литературу, то критика вышла вся, и он зачал в ее лоне метакритику. В чьем лоне? Да неважно. В любом случае понятия-то кровнородственные.

И, как полагается, такое нововведение обосновано манифестом: «новой литературной критикой будет муссироваться идея, что литература подлинна ровно настолько, насколько она больше чем литература, что как таковая литература есть вечная трансгрессия средостения между словом и действием… Паралитическая критика не способна пробудить литературу от наркоза. А без этого мы никогда не получим плазматическую литературу, разогревающую саму себя, или, выражаясь гоголевским языком, литературу «кипящих перьев».

Язык снова, ну… гоголевский. Вот эта особенно трансгрессия средостения . Ох ты! Ну, умеют же завернуть! Надо наших критиков засадить писать тесты для водителей. На предмет алкогольного опьянения. Чтобы инспектор не с трубкой подходил, а с вопросником:

– Пили?

– Никак нет, товарищ сержант! Как можно, я же за рулем!

– Ну-ну… отвечайте быстро, что есть литература как таковая?

– Транс… трансгресс... срес… дос…

– Трансгрессия средостения.

– Ну да. Она самая. Средостения этого, мать его туда, транс... трансгрэс…

– Все понятно. Ну что, лишение прав на два года?

– А может, договоримся?..

– Не договоримся. Знать надо, что есть литература как таковая. И отвечать четко. У вас язык заплетается. А говорите – не пили. Еще и врете…

Ну, я, в общем, идею порядочно помуссировал. У меня уже не только перо, а и голова закипела.

Так что перейдем к финальной части нашего марлезонского балета.

И снова процитируем Оскара нашего Уайльда. Раз пошла такая пьянка.

«Старики все принимают на веру, люди зрелые во всем сомневаются, зато юные знают все».

И порадуемся за нашу литературную критику. Выходит, она у нас юна, а значит, свежа и непорочна. Потому знает все. И не надо читать ей нудных нотаций, вроде: ну, вы, это, поосторожнее бы… почтительнее надо, внимательней… смотрите, что и куда…

Ни к чему юности наша маразматическая наука. Она – вперед, от паралича к метаобси… ой, не то хотел сказать.

Я хотел сказать, что всех упомянутых выше личностей я чрезвычайно уважаю и люблю. И то, что я критикую их тексты – еще ничего не значит. Правда ведь? Нету плохого пиара, и если обо мне пишут, даже и плохо, я должен быть благодарен, что обо мне вообще пишут, ведь так?

Ну и я, значит, того. Пиар за пиар. Будем квиты.  

http://www.old.litrossia.ru/2009/26/04306.html