Header image

 

 

 
 

ЖИТЬ ГИПОТЕТИЧЕСКИ
130 лет со дня рождения автора «Человека без свойств» Роберта Музиля
«НГ Ex libris», # 42 от 11 ноября 2010 г.


Матерый перфекционист...
Роберт Музиль на итальянском фронте. 1918

Не знаю ни одного человека, который прочел бы opus magnum Роберта Музиля (1880–1942) на одном дыхании. У меня, мнящего себя профессиональным читателем, это получилось с четвертого захода. Раз в два года я брался за роман с начала, продирался на 100–200 страниц дальше и... бессильно сникая, откладывал. Но каждый раз убеждался, что текст до интоксикации гениален.

У филологов есть одно негласное полуэмпирическое правило: для сколько-нибудь основательного вчувствования, вживания в то или иное литературное произведение требуется время не меньшее, чем то, которое ушло у автора на его написание (включая вынашивание замысла и отделку). Если так, то «Человека без свойств» нужно изучать всю жизнь. А поскольку роман остался неоконченным, то...

«Человек без свойств» необъятен. Если сравнить его с подушкой, то каждый исследователь может вырвать из нее два-три перышка. Вот одно из таких перышек.

Зададимся вопросом: чем, собственно, занимается главный герой Ульрих на протяжении романа? В самом начале мы узнаем, что Ульрих успел послужить прапорщиком в кавалерийском полку, поработать инженером в фабричной администрации, серьезно позаниматься математикой. На протяжении большей части романа Ульрих работает секретарем графа Лейнсдорфа (руководителя «параллельной акции», приуроченной к 70-летию царствования Франца-Иосифа). Кроме анализа предложений по «великой идее» празднования Ульрих ведет бесконечные, изнурительные беседы с заинтересованными лицами. Конкретизируем вопрос: чем занимается Ульрих в качестве собеседника влиятельных персон?

Литературовед Дмитрий Затонский, автор предисловия к наиболее распространенному российскому изданию романа, предположил: абсурдизацией всех идеологий, циркулировавших в дряхлой Габсбургской империи (Какании). По его мнению, «человек без свойств» – это, в сущности, «человек без идеологий», а finita la ideologia (конец идеологий) – центральная тема романа. Это отчасти объясняет актуальность романа и в советское, и постсоветское время.

Это и так, и не совсем так. На наш взгляд, Ульрих занимается более фундаментальной работой: разрушением смыслов, слов, значений, размыванием их, раздроблением, эвакуацией из сферы конкретно-реального в сферу неопределенно-возможного. И это противоположно тому, чем занимается его кузина Диотима, пекущаяся о конкретизации смыслов, синтезе, «нераздробленном бытии» (I, 129).

В романе Ульрих поступает как поэт, но не в общепринятом значении слова, а в соответствии со своим пониманием «поэтического»: «Извлеки смысл из всех поэтических произведений, и ты получишь хоть и не полное, но основанное на опыте и бесконечное отрицание всех действующих правил, принципов и предписаний, на которых зиждется общество, любящее эти поэтические произведения! Даже ведь какое-нибудь стихотворение с его тайной отсекает привязанный к тысячам обыденных слов смысл мира, превращая его в улетающий воздушный шар. Если это называть, как принято, красотой, то красота есть переворот несравненно более жестокий и беспощадный, чем любая политическая революция когда бы то ни было!» (I, 418).

Конечно, это не просто «поэзия», а понимание духа времени, который Ульрих объясняет генералу Штумму так: «Представь себе только, как это происходит сегодня. Когда выдающийся человек приносит в мир какую-нибудь идею, ее сразу захватывает процесс разделения, состоящий из симпатии и антипатии; сначала поклонники выхватывают из нее большие лоскутья, какие для них удобны, и разрывают своего учителя на куски, как лисы падаль, затем слабые места уничтожаются противниками, и вскоре ни от какого достижения не остается ничего, кроме запаса афоризмов, которым и друзья и враги пользуются по своему усмотрению. Результат – всеобщая многозначность. Нет такого «да», чтобы на нем не висело «нет». Делай что хочешь, и ты найдешь два десятка отличных идей, которые за это, и, если пожелаешь, два десятка таких, которые против этого. Можно даже подумать, что дело тут обстоит так же, как с любовью, ненавистью и голодом, где вкусы должны быть различны, чтобы досталось на всех» (I, 431).

Как строятся разговоры Ульриха? Если собеседник уверенно отстаивает какую-то точку зрения, он тут же начинает ему перечить. С Диотимой: «Ответы его очень часто бывали такого рода. Когда она говорила о красоте, он говорил о жировой ткани, поддерживающей кожу. Когда она говорила о любви, он говорил о годичной кривой, указывающей на автоматическое увеличение и уменьшение рождаемости» (I, 323). В беседе со своими друзьями-музыкантами объявил музыку «немощью воли и расстройством ума и говорил о ней пренебрежительнее, чем думал на самом деле» (I, 73).

Если же собеседник в чем-то начинает сомневаться, Ульрих тут же начинает поддерживать его точку зрения остроумными аргументами. В остальных же случаях он просто дезориентирует и сбивает с толку, как бухгалтер, выводит ноль в своих расчетах и старается «превратить все в полную неопределенность» (I, 537).

Фактически Ульрих с поистине диалектическим вдохновением доказывает, что в естественном языке смысл любого суждения P – это не семантическая точка {P}, а семантический диапазон [P, не-P].

Не пахнет ли тут шизофренией? Признаков схизиса (расщепления) у главного героя на протяжении романа можно обнаружить сколько угодно. Вот лишь несколько:

«<…> ему просто доставляло удовольствие создавать затруднения своим склонностям, которые когда-то были иными» (I, 35). «Но в то время, как один Ульрих, улыбаясь, шел с этими мыслями сквозь плывший над землей вечер, другой сжимал кулаки с болью и злостью» (I, 187). «И вдруг <…> голые деревья показались ему на редкость телесными, безобразными и мокрыми, как черви, и все же такими, что хотелось обнять их и припасть к ним с залитым слезами лицом» (I, 299). «Порой он испытывал прямо-таки ревность к своей внешности, как к сопернику, действующему дешевыми и не совсем чистыми средствами, и в этом проявлялось противоречие, присущее и другим, которые его не чувствуют» (I, 329). «Он был, несомненно, человек верующий, который просто ни во что не верил» (II, 171).

Ничего удивительного, если вспомнить гипотезу Вадима Руднева о том, что большинство великих произведений XX века несут стигматы шизофрении.

P.S. Все цитаты приводятся по изданию: Роберт Музиль. Человек без свойств/ Пер. с нем. С.Апта. В 2 т. – М.: Ладомир, 1994.


http://exlibris.ng.ru/2010-11-11/1_musil.html

 

© М.Е. Бойко